Харви - социальная справедливость и город. Корпоративная политика дтэка включала в себя

Что же мне делать, если города мира не отвечают моим сокровенным желаниям и если я вижу, что устойчивых, освободительных или даже «цивилизованных» преобразований не происходит? Короче говоря, как можно осуществить право на город, изменив его? Ответ Лефевра, в сущности, прост: путем социальной мобилизации и коллективной политической и социальной борьбы. Но за что именно мы боремся и какими идеями мы руководствуемся? И как подобная социальная борьба может гарантировать положительный исход, а не скатывание к бесконечному насилию? Одно очевидно: нельзя бояться последнего и позволить страху парализовать нас. Уклонение от конфликта — это не ответ: отступление означает разрыв со всем тем, что составляет урбанизацию, и утрату всяких перспектив осуществления права на город.

Мы живем в расколотых городах. 1 Прежде всего, так называемые «глобальные» города расколоты в социальном отношении между финансовыми элитами и огромными массами низкооплачиваемых работников сферы услуг, смешивающихся с маргиналами и безработными. В Нью-Йорке во время бума 1990-х средний рост доходов жителей Манхеттена составлял порядка 12% в год, а у жителей Бронкса, Куинса, Стейтен-айленда и Бруклина — всего 2–4%. Город всегда был местом неравномерного географического развития (иногда вполне благотворного и полезного), но в определенное время и в определенных местах различия растут и усиливаются негативным и даже патологическим образом, неизбежно сея семена гражданской вражды. Необходимо упомянуть еще об одном виде разделения. Сегодня многие ставят особняком города, выполняющие финансовые и командные функции, как если бы только они одни были по-настоящему глобальными. Но не менее важны и производственные города, к которым принадлежат Сьюдад-Хуарес, Дакка, Шанхай, Сеул, Тайпей, Гонконг, Джакарта, Хошимин, Манила, Бомбей и Бангалор, где планетарные потогонки и унизительная фабричная система глобального капитализма научились производить мои футболки Gap, кроссовки Nike, игрушки и Sony Walkmans. Это по-настоящему глобальные города, где стоимость производится и воспроизводится, хотя и под надзором финансовых и иногда открыто имперских сил, сосредоточенных в городах вроде Нью-Йорка, которые благодаря выполнению контрольных и командных функций в международных финансах смогли приобрести огромные богатства.

Миграционные потоки из разных стран; пребывающие в непрерывном движении деловые элиты; профессора и консультанты; связи диаспор через границы (нередко противозаконные); нелегалы и sans papiers; бездомные, спящие в подъездах и попрошайничающие на улицах посреди невероятного изобилия; этнические и религиозные столкновения; крайняя неразбериха и разного рода странности — все это неотъемлемая составляющая нашей запутанной городской сцены, которая делает вопросы о гражданстве и связанных с ним правах все более трудноопределимыми как раз в тот момент, когда они становятся особенно важными перед лицом враждебных рыночных сил и усиления государственного надзора. С одной стороны, такая дифференциация может породить новое невиданное смешение, наподобие того, что мы наблюдаем в музыке, создаваемой в Новом Орлеане, Лагосе, Йоханнесбурге и лондонском Ист-Энде. Отсюда можно сделать вывод, что право на различие — это одно из наиболее ценных прав городских жителей. Но различие также может вести к нетерпимости и расколу, маргинализации и исключению, выливаясь иногда в насильственные столкновения. Право на различие обходится очень дорого. Мы постоянно встречаем различные представления об утверждаемых и отстаиваемых правах. Коммунары считали, что они вправе были освободить Париж от буржуазии в 1871 году, чтобы преобразовать его в соответствии со своими сокровенными желаниями. Монархисты, которые пришли, чтобы убить их, считали, что они вправе вернуть себе город во имя Господа и частной собственности. Католики и протестанты убеждены, что они имеют право на Белфаст и стремятся очистить свое пространство от любых признаков существования другого. То же можно сказать и о Шив Сена в Бомбее (месте, которое они предпочитают называть Мубаи), начавших насильственную чистку города от мусульман во имя махараштрийского национализма. Разве все они не осуществляют своего равного права на город? Если и так, то, как однажды сказал Маркс, «при столкновении двух равных прав решает сила». 2 И что же? Право на город ограничивается только тем, что я могу разорить своего соседа, а он меня? Это совсем непохоже на благочестивый универсализм Декларации прав человека ООН. Или все так и должно быть? Вот в чем вопрос.

Что же мне делать, если города мира не отвечают моим сокровенным желаниям и если я вижу, что устойчивых, освободительных или даже «цивилизованных» преобразований не происходит? Короче говоря, как можно осуществить право на город, изменив его? Ответ Лефевра, в сущности, прост: путем социальной мобилизации и коллективной политической и социальной борьбы. 3 Но за что именно мы боремся и какими идеями мы руководствуемся? И как подобная социальная борьба может гарантировать положительный исход, а не скатывание к бесконечному насилию? Одно очевидно: нельзя бояться последнего и позволить страху парализовать нас. Уклонение от конфликта — это не ответ: отступление означает разрыв со всем тем, что составляет урбанизацию, и утрату всяких перспектив осуществления права на город.

Между аргументацией Парка и замечаниями Маркса имеется любопытное сходство. Мы можем измениться, только если изменим наш мир, и наоборот, говорит Маркс. Эта диалектика составляет основу всего человеческого труда. Решающую роль здесь, по утверждению Маркса, играет воображение и желание. Разница между самым плохим архитектором и самой лучшей пчелой состоит в том, что архитектор прежде, чем материализовать свой замысел на земле, возводит здание в воображении. 4 Это, конечно, метафора, а не рассуждение о профессии архитектора. Суть в том, что мы по одиночке и сообща в своей повседневной деятельности, предпринимая политические, интеллектуальные и экономические усилия, строим город. Все мы, так или иначе, архитекторы нашего городского будущего. Право на изменение города — это не абстрактное право, а право, которое укоренено в повседневных практиках, независимо от того, знаем мы о его наличии или нет. Это важная мысль, на которой будут основываться дальнейшие рассуждения.

Но — и здесь возникает диалектика — город преобразует нас в городских условиях, которые мы не выбирали. Как можно рассчитывать на создание альтернативного городского мира, хотя бы вообразить его очертания, его загадки и его очарование, когда мы так глубоко погружены в опыт того, что уже существует? Можно ли жить в Лос-Анджелесе и не стать настолько разочарованным автомобилистом, чтобы без конца голосовать за займы на строительство все большего числа высококлассных автострад? Открывая дверь человеческому воображению, Маркс, хотя он нередко утверждал обратное, создает утопический момент, когда наше воображение способно породить альтернативные возможные городские миры. «Кто сегодня не является утопистом?» — спрашивает Лефевр. Можем ли мы позволить себе не быть утопистами? Может ли рассмотрение утопической традиции открыть перед нами новые перспективы и способствовать объединению социальных движений вокруг альтернативного и иного видения города? Например, города без высококлассных автомагистралей.

Большинство проектов и планов, которые мы называем утопическими, имеет жесткое и формальное устройство. Они составляют то, что я называю «утопиями пространственной формы»: спланированные города и сообщества, которые на протяжении веков пытаются убедить нас в том, что история может остановиться, что гармония будет достигнута, что все человеческие желания будут полностью удовлетворены, если не счастливо осуществлены. 5 Но историю и изменения невозможно устранить, навязав пространственную форму, которая сдерживает всякое желание новизны и отличия. Все такие утопии пространственной формы завершаются подавлением человеческих желаний. И в той степени, в какой они осуществлялись, последствия чаще оказывались авторитарными и репрессивными, чем освободительными. Почему же нас продолжают притягивать к себе такие утопии и как эту традицию можно мобилизовать для достижения более открытой цели? Луи Марен сделал в этой связи любопытное замечание. Он полагает, что утопии пространственной формы представляют собой своеобразную разновидность «пространственной игры». 6 С этой точки зрения мы видим огромное множество пространственных форм, включенных в различные утопические планы в качестве экспериментальных предложений относительно того, как мы можем изменить городское пространство, чтобы оно лучше отвечало нашим сокровенным желаниям, или, говоря более сухим языком, осуществлению определенной социальной цели, например, большего гендерного равенства, экологической жизнеспособности, культурного разнообразия и так далее. Мы также учимся видеть во множестве существующих пространств города потенциальные места, называемые Лефевром и Фуко «геторотопическими», 7 могущими служить социо-пространственной основной для появления экспериментов с различными формами городской жизни и ведения борьбы за строительство другого города.

Но существует заметный контраст между этим пространственным описанием городских альтернатив и тем, что я называю утопиями социального процесса. В этом последнем случае мы полагаем, что некий социальный процесс должен привести нас к земле обетованной. В последнее время, к примеру, неолиберальные теоретики, опираясь на либеральную традицию, восходящую к Джону Локку и Адаму Смиту, пытаются убедить нас, что рыночные свободы приведут всех нас к богатству, безопасности и счастью. Им противостоят радикальные и революционные мыслители, утверждающие, что социальная или классовая борьба, в конечном итоге, приведет нас к воплощению идеалов коммунизма, социализма, анархизма, феминизма, экологизма и так далее. Такие утопические схемы социального процесса имеют серьезные теоретические и практические изъяны. Отчасти это объясняется тем, что такие схемы оторваны от конкретных проблем, которые возникают при воплощении пространственных структур. Территориальность политической власти и организации принято считать нейтральной формой общества, хотя мы знаем, что на деле пространственные формы составляют основу социальных отношений. При таком подходе остается неизученным, что происходит, когда стены, мосты и двери становятся основой для социального действия или дискриминации. Если утопии пространственной формы оказываются несостоятельными из-за своего стремления побороть силу исторических изменений, то утопии социального процесса точно так же терпят провал, отрицая основополагающее значение пространственной организации. Почему мы не можем создать утопию пространственно-временного процесса, диалектическую утопию, которая сочетает идею радикальных изменений в пространстве и времени, создавая совершенно иной образ того, какой может быть городская жизнь? 8

Даже если мы в состоянии принять такой интеллектуальный и политический вызов, нам все равно придется столкнуться с трудностями, связанными с определением того, к чему мы можем стремиться. Должны ли мы вслед за Лефевром стремиться к превращению в бесполую версию «поливалентного, полисенсорного человека, способного устанавливать сложные и прозрачные отношения с миром (средой и самим собой)»? 9 Какие этические и моральные принципы, регулирующие социальные отношения, можно попытаться включить в такую диалектическую утопию? И как нам оценивать превосходство того или иного подхода к определению некой более крупной совокупности прав на город? Можно ли утверждать, что стремление к социальной справедливости должно составлять основу наших стремлений, как утверждают теперь многие участники современного движения за глобальную справедливость? Можно ли искоренить социальную несправедливость (свидетельством которой служит страшная бедность, распространенная в мире вообще, но прежде всего сконцентрированная в городах), как утверждают Всемирный банк и Международный валютный фонд, при помощи надлежащего применения определенной разновидности свободного рыночного капитализма?Что такое социальная справедливость? В «Государстве» Платона Фрасимах говорит, что «всякая власть устанавливает законы в свою пользу», поэтому «справедливость — везде одно и то же: то, что пригодно для сильнейшего». Платон отвергает такое циническое представление во имя справедливости как определенного идеала. 10 Сейчас доступно множество определений идеала, из которых можно выбирать. Мы можем придерживаться эгалитаризма; бентамовского утилитаризма (наибольшее благо для наибольшего числа людей); контрфактического подхода Руссо (с его идеалом неотчуждаемых прав) или Джона Ролза; кантовского космополитизма (что плохо для одного — плохо для всех); или простого гоббсианства, утверждающего, что государство (Левиафан) навязывает справедливость безответственным частным лицам с тем, чтобы социальная жизнь не была такой отталкивающей, грубой и короткой. Некоторые авторы, обеспокоенные универсализмом таких теорий справедливости, даже выступают за локальные идеалы справедливости, которые учитывают культурные и географические различия. 11 В результате, мы в замешательстве стоим перед зеркалом, спрашивая его: «Свет мой, зеркальце, скажи, какая теория справедливости всех справедливее?» Нас пугает, что Фрасимах мог оказаться прав и что справедливость — это то, что называет ею правящий класс. И когда мы рассматриваем историю права, судебных решений и их связи с политической властью, сложно отрицать, что идеалы справедливости и практики политической власти редко шли рука об руку. Фуко, к примеру, не раз удавалось показать несостоятельность классовой нейтральности всякого дискурса о правах, не говоря уже о системе судебных решений. 12

Тем не менее, мы не можем отказаться от понятия справедливости по той простой причине, что чувство несправедливости исторически было одним из наиболее сильных мотивов социальных изменений. Идея справедливости вместе с понятием прав была не только важной движущей силой в политических мобилизациях, но и предметом настойчивых усилий по ее артикуляции. Поэтому задача состоит не в том, чтобы релятивизировать идеалы социальной справедливости и прав, а в том, чтобы контекстуализировать их. Когда это будет сделано, мы увидим, что определенные доминирующие социальные процессы порождают определенные концепции прав и социальной справедливости и опираются на них. Оспаривать такие права — значит оспаривать социальные процессы, в которых они укоренены. И невозможно избавить общество от одного доминирующего социального процесса (например, накопления капитала посредством рыночного обмена), заменив его другим (например, политической демократией и коллективным действием), если не перейти одновременно от одной доминирующей концепции прав и социальной справедливости к другой. Проблема всех идеалистических определений прав и справедливости состоит в том, что они скрывают эту связь. Только когда они конкретно соотносятся с определенными социальными процессами, они обретают социальное значение. Эта проблема присутствует и в ролзовской теории справедливости как честности. 13 Он ищет нейтральную точку зрения, позволяющую прояснить всеобщую концепцию справедливости. Он создает «завесу неведения» относительно позиции, которую мы можем занять в социальном порядке, и просит нас показать справедливое распределение с учетом этого неведения. Проблема в том, что он не может исходить из полного неведения, так как в этом случае нельзя будет сказать ничего определенного. Поэтому он полагает, что мы знаем общие законы человеческой психологии и экономического поведения и что мы знакомы с основными процессами воспроизводства социального порядка. Но это не универсальные истины. В каком историческом времени и географическом месте я нахожусь? С какой школой экономической или психологической мысли я связан? Если я могу выбирать между классической политической экономией, маржинализмом (с его тезисом, что честность определяется предельной нормой прибыли на редкие товары — землю, труд и капитал) или некой разновидностью глубинной экологии, между марксистской или феминистской теорией, тогда результаты будут совершенно различными. Неудивительно, что система Ролза приходит к принятию идеи прав, связанных с рынком и буржуазным обществом, хотя она и признает, что разрешить спор между социалистическим и капиталистическими подходами невозможно.

Поэтому нам нужно перенести внимание с рассмотрения абстрактных универсалий на изучение связи понятий прав и справедливости с социальными процессами. Возьмем, например, доминирующие социальные процессы, действующие в современном мире. Они связаны с двумя основными логиками власти: логикой территориального государства и логикой капитала. 14 Нередко между этими двумя логиками власти возникают трения, если не прямые противоречия, но в то же время они должны раскрывать и поддерживать друг друга так, чтобы социальное воспроизводство не скатилось в анархию и нигилизм.

Рассмотрим для начала территориальную логику государственной власти. Для того чтобы права были всеобщими, как изначально предусматривалось Всеобщей декларацией прав человека ООН (1948), необходимо наличие государственного аппарата для проведения этих прав в жизнь. Amnesty International, например, прилагает большие усилия для того, чтобы побудить государства исполнять взятые на себя обязательства. Но если политическая власть делать этого не желает, права останутся пустыми словами. В этом случае права являются производными от гражданства и территориальной власти, будучи важным, но не единственным выражением государственной власти. Затем территориальность юрисдикции становится проблемой. Она подрывается в двух отношениях. Ныне возникают непростые вопросы, связанные с лицами без гражданства, мигрантами без документов, нелегальными иммигрантами и так далее. Наличие или отсутствие гражданства становится важной проблемой, определяющей принципы включения и исключения в территориальном определении национального государства (например, в какой юрисдикции я могу проголосовать?). Осуществление суверенитета государством само по себе является серьезной проблемой, и, как было показано во многих работах последних лет, этот суверенитет (на локальном и национальном уровне) ограничивается правилами, которые определяют обращение и накопление капитала во всем мире. Тем не менее, национальное государство с его монополией на легитимные формы насилия в гоббсовской манере может определять свои собственные наборы прав и свое понимание этих прав, не слишком связывая себя международными обязательствами. Даже Соединенные Штаты настаивают на своем праве не отвечать за преступления против человечности, определяемые на международной арене, и одновременно требуют, чтобы военные преступники из других стран представали перед тем же судом, полномочия которого в отношении собственных граждан они отрицают.

Поэтому право на город опосредовано пространственной организацией политической власти. Формы городского управления, обеспечения правопорядка и регулирования укоренены в системе правления, которая позволяет преследовать множество самых различных интересов в запутанных коридорах городской политики и лабиринтообразных каналах городской бюрократии и администрации. В этих системах закодированы вполне определенные права. Но другие права просто отрицаются или, точнее, размываются бюрократической болтовней до состояния бессмысленности. Планирование (когда одна зона отводится для торговли, а другая обрекается на прозябание), указания относительно того, как следует себя вести («по газонам не ходить»), наблюдение (видеокамеры на каждом углу), выборочное оказание услуг (убирать улицы в одном месте, превращать в свалку другое) и отчаянные попытки насадить правопорядок, подавить преступность и конфликты и внести упорядоченность в повседневную жизнь города — примерам здесь несть числа. Городское гражданство (права иммигрантов, временных жителей и чужаков на участие в локальной политике) еще более размыто, чем государственное гражданство, так как оно зачастую зависит от проживания в социальном мире, который теперь —больше, чем когда-либо прежде — зависит от движения. Государственная власть также одержима поддержанием порядка и стиранием различия, хотя порядок и различие составляют основу городской жизни. И только в борьбе с мертвым грузом государства и территориальной власти можно отстаивать другое право на город. В городах бездомные понимают, что борьба составляет самую суть их повседневной жизни. Для них несправедливость осязаема, тогда как остальному обществу они кажутся просто досадной помехой, и оно обращается с ними соответствующим образом. 15 Хотя в этом случае права могут быть противоположными, но равными, сила, которая определяет исход столкновения, неизменно оказывается на одной стороне.

Капиталистическая логика власти, с другой стороны, покоится на совершенно иной концепции прав, основанной на частной собственности и личном владении. Жить в капиталистическом обществе — значит признавать или принимать права, необходимые для легального и подкрепленного правовыми санкциями накопления капитала и рыночного обмена. Это права, кодифицированные в универсальном языке Всеобщей декларации прав человека 1948 года. Считается, что государство выступает в качестве гаранта этих прав. Хотя ему не всегда удается обеспечивать их, государству необходимы деньги для поддержания и расширения своей власти, и сегодня оно во многом зависит от милости капиталистической логики власти (даже в тех случаях, когда государство не действует напрямую, хотя во многих случаях это происходит вполне легально, под влиянием денежной власти). Следовательно, мы живем в обществе, в котором неотчуждаемые права индивидов на частную собственность и получение прибыли обладают приоритетом перед всеми остальными представлениями о неотчуждаемых правах, которые вы можете иметь. Сторонники этого режима прав не без оснований утверждают, что он поощряет «буржуазные добродетели», не причиняя никому никакого вреда. К этим добродетелям относятся личная ответственность, независимость от государственного вмешательства (этот режим прав часто противопоставляется режиму, определяемому государством), равенство возможностей на рынке и перед законом, вознаграждение за инициативу и предприимчивость, забота о себе и своих близких и открытый рынок, который предоставляет широкую свободу выбора при заключении контракта и совершении обмена. Эта система прав выглядит еще более убедительной, когда право собственности распространяется на само тело человека (тем самым закрепляется право индивида свободно продавать свою рабочую силу, а также право на достойное отношение и уважение и свободу от физического принуждения) и на свободу мысли, самовыражения и слова. Эти производные права выглядят привлекательно. Многие из нас широко пользуются ими. Но зачастую мы пользуемся ими как нищие, питающиеся объедками с барского стола.

Вряд ли с помощью философской аргументации я смогу убедить кого-то в том, что капиталистический режим прав несправедлив. Конечно, сторонники этой системы прав могут признавать, что она несовершенна и не лишена противоречий и что на деле все может обстоять не так уж хорошо, особенно если принять во внимание несовместимость с государственными требованиями и сложность защиты коллективных прав меньшинств на культурное отличие вследствие индивидуализма, который предполагается господствующей системой. В отсутствие сколько-нибудь убедительной альтернативы, эти противоречия и недостатки практического применения могут быть разрешены благодаря здравому смыслу и доброй воле конфликтующих социальных сил.

Мое возражение против этого режима прав довольно просто: принятие его означает принятие того, что у нас нет иной альтернативы, кроме как жить при режиме бесконечного накопления капитала и экономического роста, какими бы ни были социальные, экологические или политические последствия этого. Это также означает, что распространение этого режима прав в мире должно вести к географическому расширению бесконечного накопления капитала. Именно в этом состоит суть глобализации и ее институционального устройства, воплощенного в ВТО, МВФ и Всемирном банке. Определенный империализм неизбежен. 16 Рассмотрим недавний пример такого рода аргументации. Говоря, что трагедия 11 сентября 2001 года прояснила роль Америки в мире и открыла огромные возможности, президент Буш в статье для New York Times, посвященной годовщине этой трагедии, и в заявлении, которое почти в точности соответствовало введению к «Стратегии национальной безопасности» Соединенных Штатов, опубликованной вскоре после этого, утверждал: «Мы будем использовать нашу беспримерную силу и влияние для создания атмосферы международного порядка и открытости, позволяющих прогрессу и свободе цвести во многих странах. Спокойствие и рост свободы во всем мире отвечают долгосрочным интересам Америки, отражают основополагающие американские идеалы и объединяют союзников Америки». Мы стремимся, писал он, готовясь к войне, «к справедливому миру, где угнетение, ненависть и бедность сменятся надеждами на демократию, развитие, свободные рынки и торговлю», причем последние два элемента уже «доказали свою способность спасать от бедности целые страны». Соединенные Штаты принесут дар свободы (рынка) миру, хочет он того или нет. 17 Также повсеместно будут установлены неотчуждаемые права частной собственности и прибыли. Эти права описываются как островок добра в океане зла.

Но последствия таких прав — для наших жизненных шансов, наших городов, нашей безопасности и будущего — не всегда благотворны, а свободные рынки не всегда честны. Как гласит старая поговорка, «нет ничего более неравного, чем равное отношение к неравным». Именно так и работает рынок. С одной стороны, он крайне эгалитарен. Но, если за ним не следить, эгалитаризм рыночного обмена обычно приводит к том, что богатые богатеют, а бедные беднеют. Свободные рынки не могут порождать честность, когда изначальные условия неравны, когда используется монопольная власть и когда на институциональную систему обмена влияет асимметрия во властных отношениях. «Во имя системы свободных рынков», — отмечает Сибрук, — «Индонезия идет на серьезные нарушения прав человека и подрывает право на получение средств к существованию тех, чей труд составляет ее конкурентное преимущество». 18 Либерализация не только торговли, но и финансовых рынков во всем мире вызвала волну спекулятивных атак, когда хищнический капитал в буквальном смысле слова наводнил мир. Немногочисленные хеджевые фонды, пользуясь своим правом на получение прибыли и находясь под защитой юридической фикции, в соответствии с которой корпорация, по сути, представляет собой частное лицо, могут перемещаться по миру, разрушая с помощью спекулятивных средств целые экономики (как это было с Индонезией и Таиландом). Своими спекуляциями они убивают наши города, а затем реанимируют их своей поддержкой оперы и балета; в то же самое время руководство этих компаний ведет игру на глобальной сцене, которая позволяет приобретать огромные богатства за счет миллионов людей. Не удивительно, что владельцы такого богатства и власти поддерживают подобные права, стремясь убедить нас в их универсальности и полезности.

Нерегулируемый капитализм свободного рынка расширяет классовое разделение, усиливает социальное неравенство и делает так, что богатые регионы становятся богаче, а все остальные все глубже погружаются в болото бедности. Города становятся все более геттоизированными по мере того, как богатые все сильнее стремятся оградить себя от них. И если расовое, религиозное и этническое разделение пересекается, как это часто бывает, с борьбой за укрепление классовых позиций и увеличение доходов, города оказываются еще более расколотыми, чем прежде. Кроме того, свободная рыночная конкуренция обычно завершается монополистическим или олигополистическим господством. Тридцать лет неолиберализма привели к огромной концентрации корпоративной власти в области энергетики, средств массовой информации, фармацевтики, транспорта и даже розничной торговли (вспомним Wal-Mart). Свобода рынка, названная Бушем наивысшим выражением стремления к индивидуальной свободе, оказывается всего лишь удобным средством безграничного распространения монополистической власти и Coca-Cola.

И, что еще хуже, рынки требуют дефицита для своего функционирования. Если дефицита не существует, то его необходимо создать социальными средствами. Этой цели и служат частная собственность и норма прибыли. Закрытие мест общего пользования и разрушение прав общей собственности путем приватизации и товаризации всего и вся являются необходимыми предпосылками для накопления капитала. Образование, здравоохранение, водоснабжение и канализация должны быть приватизированы и включены в доминирующий режим прав, благоприятствующий обращению и накоплению капитала. Лейтмотивом становится то, что я называю «накоплением через изъятие». 19 Одним из ключевых элементов здесь является утрата всякого сознания коллективных прав на город и их замещение в эволюции города индивидуализированными правами накопления капитала и частной собственности. Город превращается в машину для роста, кормушку для финансистов, застройщиков и спекулянтов. В результате, распространяется излишняя депривация (безработица, нехватка жилья и так далее). Отсюда бездомные на наших улицах и попрошайки в метро. Несмотря на излишки продовольствия, голод все равно сохраняется. Тем, кто не имеет возможности платить, отказывается в удовлетворении самых базовых потребностей, например доступа к чистой воде. Исключенные вынуждены пить из зараженных холерой рек. К этому приводят свободные рынки и неотчуждаемые права частной собственности и получения прибыли, о каких бы благих намерениях не говорилось основных центрах капиталистической власти. Даже Всемирный банк признает, что при господстве неолиберализма на мировой арене бедность — как абсолютная, так и относительная — выросла, а не сократилась. 20 Но затем он утверждает, что только распространение неолиберальных прав частной собственности и получения прибыли на рынке может упразднить бедность!

Но если неотчуждаемые права частной собственности и получения прибыли приводят к таким результатам, то мне эти права не нужны. И я не одинок в этом выводе. Широкое движение за глобальную справедливость сознает природу этой проблемы и даже занимается поиском жизнеспособных альтернатив. Эта совокупность прав и социальный процесс, с которым они связаны, вызывают распространение в городах неравенства, отчуждения и несправедливости. В ответ возникают городские социальные движения, которые выступают против бесконечного накопления капитала и связанных с ним концепций прав. Необходимо отстаивать другое право на город; необходимо создать альтернативную версию городского развития.

Но те, кто имеет сегодня права, не откажутся от них по своей воле. Вспомним: «при столкновении двух равных прав решает сила». Это не обязательно означает насилие (хотя без него зачастую, к сожалению, не обходится). Это означает мобилизацию достаточной силы с помощью политической организации, мобилизацию на улицах для изменения сложившегося положения вещей. Но какие стратегии нам следует проводить? Можно ли использовать территориальность политической власти против этого буржуазного режима прав? В «красной Болонье» в 1970-х и в современном Порту-Алегри на юге Бразилии (город, который принимает Всемирный социальный форум на протяжении последних нескольких лет) на этот вопрос, скорее всего, ответили бы утвердительно. 21 Политические и городские социальные движения использовали город в качестве опоры для социальных и политических инноваций в стремлении создать альтернативный социальный порядок и иное понимание права на город. Может ли город быть центром революции? В прошлом он нередко был им. Может ли он стать им снова?

Как говорил Сен-Симон, ни один социальный порядок не может измениться, если очертания нового уже подспудно не содержатся в существующем положении вещей. 22 Революция не означает полного разрыва; она лишь переворачивает существующее с ног на голову. Производные права (вроде права на достойное обращение) должны стать фундаментальными, а фундаментальные права (частной собственности и получения прибыли) — производными. Не в этом ли состояла традиционная цель демократического социализма, стремившегося — и небезуспешно — использовать территориальность политической власти для регулирования и сдерживания прав капитала?

Капиталистический «пакет прав» не лишен противоречий, которые можно использовать для получения политической выгоды. Что произойдет с глобальным капитализмом и городской жизнью, если статьи Декларации ООН о производных правах работников (на гарантированную работу, достойный уровень жизни и организацию) станут последовательно проводиться в жизнь? Можно также ввести и новые права, например, право на город, которое, как я уже сказал в самом начале, является не просто правом доступа к тому, что представляет интерес для тех, кто спекулирует недвижимостью, и государственных планирующих органов, а предполагает активное право на преобра зование города в соответствии с нашими сокровенными желаниями и преобразования себя самих по иному образцу.

Такое изменение перспективы не имеет никакого значения, если оно остается исключительно индивидуальным делом. Необходимы коллективные усилия. Право на город не может быть индивидуальным правом. Его необходимо понимать как коллективное право, и его осуществление решающим образом зависит от формы коллективной политики. Создание новых городских общественных пространств, публичной сферы активного демократического участия, требует отлива гигантской волны приватизации, которая была в последние годы мантрой разрушительного неолиберализма. Нам необходимо представить более открытый город, даже если он будет менее спокойным, город, основанный не только на иных совокупностях прав, но и на иных политических и экономических практиках. Индивидуальные права на достойное обращение и свободу самовыражения слишком ценны, чтобы от них отказываться, но к ним необходимо добавить право на соответствующие жизненные шансы для всех, базовую материальную поддержку, включение и различие. Как я уже сказал, право на город — это не просто условное право доступа к тому, что уже существует; это активное право на преобразование города, на приведение его в соответствие с нашими общими нуждами и желаниями и, следовательно, преобразование нашей повседневной жизни, изменение наших архитектурных практик и просто альтернативное определение того, что значить быть человеком.

Но именно здесь концепция права на город приобретает иное звучание. Здесь — на улицах, освобожденных чехами от репрессивных форм правления в 1989 году, и на площади Тяньаньмэнь, на которой китайское студенческое движение стремилось утвердить альтернативное определение прав; именно благодаря массовым уличным выступлениям удалось положить конец войне во Вьетнаме, и именно на улицах миллионы людей протестовали против готовившегося империалистического вторжения Соединенных Штатов в Ирак 15 февраля 2003 года. И на улицах Сиэтла, Генуи, Мельбурна, Квебек-Сити и Бангкока был брошен вызов неотчуждаемым правам частной собственности и получения прибыли. Как говорит Митчелл:

Если право на город — это лозунг и требование, то этот лозунг может быть услышан, а требование может обрести определенную силу только в том случае, если существует пространство, в котором этот лозунг и требование можно увидеть. В публичном пространстве — на перекрестках и в парках, на улицах во время волнений и демонстраций — политические организации могут представлять себя более широкой публике и благодаря этому представительству их лозунги и их требования обретают определенную силу. Притязая на пространство публично, создавая публичные пространства, социальные группы сами становятся публичными. 23

Российская урбанистика, как и полагается туземной науке, склонна к зомбификации понятий и концептов. Выхватывая отдельные куски из международной научной дискуссии, она набрасывается на них, растягивает и размывает их до полной неузнаваемости. Так нерефлексивно воспринятый концепт «пешеходная инфраструктура» обернулся в 2013 году созданием полностью пешеходных улиц в центре Москвы, а слепая вера в спасительную силу квартальной застройки расставила 25-этажные панельные дома в новых микрорайонах под углом 90 градусов друг к другу.

И это только примеры того, как российская урбанистика работает с достаточно простыми схемами организации материальных структур города. Когда мы выходим на более высокий уровень абстракции, издержки перевода становятся еще серьезнее.

В ходе городского поворота 2010-х годов мы узнали много новых слов — «городская среда», «хипстеры», «велодорожки» и, конечно же, «право на город». Первые ростки этого концепта на российской почве были весьма похожи по смыслу на зарубежный оригинал. В 2011 году митингующие за честные выборы шли от Чистых прудов в сторону Центризбиркома, скандируя «Это наш город!». В 2012 году майская акция «ОккупайАбай» прямо наследовала международному OccupyMovement — движению, чья идеология построена на радикальном осмыслении концепта «право на город».

Идея права на город принадлежит французскому неомарксисту Анри Лефевру, который, впрочем, при жизни не снискал признания ни среди марксистов, ни среди городских исследователей. Лефевр писал о том, что каждый горожанин обладает правом доступа к городским благам и правом на прямое участие в изменении своей городской среды. Это право, регулярно попираемое государством и крупными корпорациями, завязано на личных, сентиментальных отношениях горожанина с местом обитания — его домом, его двором, его школой, его улицей, его видом из окна. Лефевр утверждает, что для преодоления неравенства и несправедливости горожанин должен иметь такое же право голоса в вопросах городских изменений, как и государство или крупный девелопер.

Географ-неомарксист Дэвид Харви развивает концепт Анри Лефевра, выдвигая тезис о том, что право на город диктует необходимость революции в самой системе прав человека. Согласно Харви, право на город должно стать надстоящим по отношению к капиталистическому праву собственности. Что, в свою очередь, ведет к тому, что неолиберальная доктрина свободного рынка должна уступить место идеологии, ставящей в центр городских отношений понятие справедливости. И тогда каждый горожанин будет иметь возможность не только свободного доступа к городским благам, но и возможность трансформации города и себя посредством города.

Российская урбанистика, как и другие российские общественные науки, испытывающая благоговейный страх перед идеологиями, не без опаски подступилась к праву на город. Искусительная красота и звучность лозунга манили, но левое политическое содержание несколько смущало. Не в силах справиться с притяжением, российская урбанистика запустила машину зомбификации. Если прийти на любой урбанистический форум, конференцию или фестиваль и открыть программу, то с высокой долей вероятности там обнаружится доклад, круглый стол или перформанс, озаглавленный «Право на город (в сущности, все что угодно)» или «(все что угодно): право на город».

Но вряд ли там речь пойдет о неравенстве, о проблемах бездомных, уличных наркоманов или обманутых дольщиков. Вряд ли мы там услышим дискуссию о механизмах прямой демократии или вопросах легальной поддержки низовых инициатив. Зато сможем узнать о корпоративной социальной ответственности крупной корпорации, о том, как провинциальный муниципалитет привлекает молодежь к субботникам, о том, сколько влюбленных пар поместится на самой длинной в мире лавочке, и о том, как весело было на фестивале бургеров. Или о том, как низовую инициативу заметил лично мэр города и выдал за свой проект, к нескрываемой радости автора инициативы. В исполнении российской урбанистики «Право на город» из революционного демократического концепта превратилось в принт на футболке.

Петр Иванов,
социолог города

Процесс гуманизации городов и бизнеса развивался почти однинаково. После ряда событий (например, революция студентов «Красный май» во Франции 1968 года) и движений (скажем, хиппи, профсоюзы, зеленые) к концу XX века в Европе и Северной Америке сложилась новая система административных и корпоративных ценностей, опирающаяся в основном на концепцию устойчивого развития. Возникли феномены «социального государства», «права на город», «корпоративной социальной ответственности».

В социальном государстве, соблюдение принципов которого включено в конституции десятка стран, в том числе Российской Федерации, достижение общественных благ названо приоритетом государственного управления и местного самоуправления, а способ достижения – перераспределением части доходов богатых бедным. На этом принципе стали строиться как местные социальные, так и корпоративные социальные политики, предполагающие, помимо перераспределя­емых государством доходов от налогообложения, софинансирование некоторых программ из части прибыли организаций.

Город больше не может игнорировать бизнес, а бизнес – город. Наряду с горожанами ответственный бизнес имеет безусловное право на город присутствия. Так же и все чаще к городским гражданам – горожанам применяется понятие «ответственный горожанин», подразумевающее, что помимо добровольно взваленной на себя ответственности он должен иметь больше прав, чем безответственные городские жители

Под давлением местной общественности, которая также претендует на все большее участие в местном управлении, и по ряду других причин доля внебюджетных программ финансирования социальных практик на территориях постепенно растет. Анри Лефевр под впечатлением от студенческих волнений в Париже тогда же, в 1968 году, сформулировал потребность в радикальном увеличении прав горожан на управление городским пространством. Продолжатель этой линии рассуждений Дэвид Харви уточнил, что «право на город – это гораздо больше, чем просто индивидуальная свобода доступа к городским ресурсам: это наше право менять самих себя, меняя город». В интервью журналу Spiegel в 2013 году Харви привел примеры возвращения гражданами прав на город: «Много чего вращается вокруг такого понятия, как “городское общее” (urban commons). И тот факт, что центральные площади городов являются общественными, – это важный фактор в утверждении права на город, что и продемонстрировали участники движения “Оккупай” в Нью-Йорке и Лондоне, когда они захватили приватизированные парки. В этом контексте мне нравится историческая модель Парижской коммуны – тогда люди, проживавшие на городских окраинах, возвращались в центр города и тем самым возвращали себе право на город, из которого их ранее изгнали».

Концепция «право на город» до недавнего времени предполагала лишь расширение прав горожан, но в последнее десятилетие являет все больше примеров претензий на это право со стороны бизнеса. Скажем, часть российских компаний в своих социально ориентированных практиках не ограничиваются помощью власти в улучшении социальной политики, но ставят перед собой задачи по созданию условий для социально-экономического развития территорий присутствия. Так, в Социальном кодексе компании «Лукойл» провозглашена ответственность за развитие монопроизводственных населенных пунктов, предусмат­риваются меры в области охраны природы, развития образования, науки, культуры, спорта и сохранения национально-культурной самобытности населения, проживающего в районе деятельности компании. «Норильский никель» совместно с местной администрацией разработал стандарты стоимости образовательных и медицинских услуг для Норильска с учетом специфики территории и стратегии поддержки бюджетной инфраструктуры города. Эти стандарты повысили эффективность использования средств городского бюджета. «Объединенная металлургическая компания» заключила соглашение с администрацией Нижегородской области о том, что налоговые отчисления ОМК, превышающие запланированные в консолидированном бюджете области, будут направляться в местный бюджет Выксунского района и расходоваться целевым образом на решение социальных проблем.

Анри Лефевр

Анри Лефевр (16.06.1901–29.06.1991) – французский социолог и философ, теоретик нео­марксизма. Автор концепции «право на город».

В 1920 году окончил Сорбонну. В 1924-м стал сооснователем философского кружка (фр. Philosophies), ищущего «философскую революцию», который имел связи с сюрреалистами и склонялся в сторону Французской коммунистической партии (фр. PCF). В 1928 году Лефевр вступил в PCF. В 1930–1940 годах – профессор философии, после немецкой оккупации Франции – в рядах Сопротивления. В 1944–1949 годах – директор радиостанции Radiodiffusion Française в Тулузе. В 1958 году Лефевра исключают из PCF, откуда он уходит в ситуационизм. В 1963-м его исключают из Ситуационистского интернационала.

С 1961 года преподавал социологию в университете Страсбурга, с 1965 года в новом университете в Нантере. Среди студентов слыл одним из наиболее уважаемых преподавателей и вольно или невольно повлиял на восстание студентов «Красный май» в 1968 году.

Приведенные примеры есть не что иное, как претензия на участие в территориальных политиках.

Корпоративная ответственность за территории присутствия

Причиной тому – эволюция корпоративной социальной ответственности (КСО) и концепция устойчивого развития. По мере признания бизнесом (или понуждения бизнеса к признанию) ценностей устойчивого развития и принципов корпоративной социальной ответственности последний постепенно втягивается в развитие территорий присутствия. Примерно тем же темпом и местное самоуправление поступается приматом права на централизованное управление территорией, хозяйством и финансами в пользу прямого соучастия местных сообществ и бизнесов.

Эта взаимность не столь прозаична и благостна. Бизнес и власть по определению не готовы поступаться своими интересами, первый – доходами, вторая – полномочиями.

Бизнес и в развитых-то странах не особенно рад встревать в несвойственные и «непрофильные» виды деятельности, сопровождаемые нежелательными издержками, а в развивающихся странах, например БРИКС, тем более стремится, наоборот, обосабливаться от местных проблем и прихотей так называемых стейкхолдеров. Поэтому-то с начала ХХI века, когда КСО стала нормой (или, точнее, добровольно-принудительным условием) для публичных компаний, большинство социально и экологически ориентированных мероприятий бизнеса на территориях присутствия оставались по сути маркетинговыми, PR- и GR-акциями. Да и по сей день, если чуть копнуть, такая политика компаний превалирует. К социально ответственным акциям компании прибегают нехотя, руководствуясь больше мотивами профилактики конфликтов и необходимостью заполнения нефинансовой отчетности. Имидж ответственной компании стал приносить экономические выгоды совсем недавно и далеко не везде. На развитых рынках флер ответственности отсекает неблагонамеренных конкурентов, и контрагентам проще, во избежание недоразумений, контрактоваться с компанией, проповедующей КСО, чем с неопределившейся. В развивающихся странах в подавляющем большинстве случаев контрагентам, государствам и мэриям все равно, лишь бы бизнес развивался, инвестиции приходили и налоговые поступления росли. Хотя, как говорится в русской пословице, «коготок увяз – всей птичке пропасть». В том смысле, что, опять же следуя поговорке «лиха беда – начало», бизнес втягивается в социальные отношения, увеличивая бюджеты КСО везде, будь то в развитых или в развивающихся странах. Также расширяется и сфера применения, и спектр методов и практик КСО.

Дэвид Харви

Дэвид Харви (род. 7 декабря 1935 года) – англо-американский географ, представитель школы пространственного анализа, один из основателей «радикальной географии».

В начале 1990-х был самым цитируемым географом в мире. Начинал как историк-географ, со временем увлекся математическими методами в географии и стал автором одной из наиболее известных книг школы пространственного анализа «Объяснение в географии» (Explanation in Geography, 1969).

С начала 1970-х годов резко сменил направление деятельности, начал изучать проблемы социальной справедливости. Будучи марксистом, делает акцент на экономической составляющей неравенства.

В 1969-м перебрался в США и поселился в Балтиморе, совмещая изучение городских гетто с преподаванием в местном университете. Далее читал лекции во многих университетах мира. В настоящее время профессор в Университете Нью-Йорка.

Сложно подсчитать, но даже в России, где число предприятий, придерживающихся стандартов КСО, исчисляется лишь несколькими сотнями, объем «социальных инвестиций» только по официальным программам КСО, вероятно, уже перевалил за 100 млрд рублей в год. И это без учета неналоговых отчислений других, «безответственных» предприятий на нужды территорий. То есть социальные траты бизнеса всех размеров на развитие территорий России, не считая коммерческих инвестиций, превышают масштаб многих государственных программ (например, бюджет Фонда поддержки моногородов, коих в России 319, составляет чуть более 30 млрд рублей). Эти огромные деньги расходуются все более аккуратно. Ужесточаются правила оформления проектов, ведутся сложные согласования. Экономика социальных инвестиций из незначимой статьи затрат превращается для многих участников КСО в осознанный предмет де­ятельности со своим структурированным бюджетом, штатом сотрудников, мотиваци­ями и схемами (в том числе теневыми), тендерами, контрагентами, отчетностью и оценкой эффектов. Есть, правда, одно «но». Территория присутствия чаще всего не рассматривается предприятием-благодетелем как ресурсная мощность в совокупности, как целостная сфера потенциальной доходности на мультипликативных, косвенных эффектах от социальных инвестиций, а не только от прямой продажи производимых бизнесом товаров и услуг.

Другая сторона отношений – муниципалитет не жаждет «пускать козла в огород», потому что не считает бизнес компетентным в управлении местным хозяйством, с одной стороны, а с другой – считает неправомочным, потому что это право не предусмотрено ни конституцией страны, ни законодательством о формировании и полномочиях местных органов самоуправления. Бизнес обязан платить налоги, арендную плату, заработную плату, «делиться», наконец, на местные «бедности», но не соуправлять, не определять местные судьбы.

Urban governance

Чтобы далее не путаться в понятиях, следует оговорить статус территорий присутствия бизнеса. В городах с 2010 года уже живет более половины населения Земли, и, по прогнозам, к 2050 году будут жить не менее 70% (в России уже 74%). Эти оценки не учитывают возможность людей жить в городских условиях независимо от места пребывания благодаря информационным, строительным технологиям и росту мобильности. По этой причине само понятие «территория присутствия» можно, и вполне уместно хотя бы для данной статьи, сузить до понятия города присутствия. Хотя бы потому, что социальное государство и ответственный бизнес призваны увеличивать благосостояние жителей до городского, современного уровня. Таким образом, ответственные политики корпораций можно условно или безусловно (тут уж кому как) локализовать в городах, агломерациях и городских ареалах, воспринимая их как генераторы новых и разных ресурсов развития бизнеса через развитие города.

Лозунг «Выгодно бизнесу – выгодно городу – выгодно горожанам!» должен стать руководством к действию всех не только заинтересованных, но и ответственных за город сторон. В частности, «корпоративный гражданин» далеко не всегда обязан нести бремя исполнения и ответственности за реализацию конкретной социальной инициативы. Да, он финансирует тот или иной проект, но его реализацию логично возлагать на местную некоммерческую организацию, подотчетную уже всем выгодоприобретателям, как финансирующей стороне, так и мэрии и сообществам

Теперь вернемся к правомочиям бизнеса в глазах местных властей. Такими же формальными ограничениями в правомочиях зажаты и горожане. Они разве что имеют право голосовать, ходить на общественные слушания и в крайнем случае выражать свой протест на общественных акциях вплоть до референдумов. Но прямая демократия совсем плохо прививается в развивающихся странах, да и в развитых-то не особенно работает. Вместо нее современные города наполнены сложными конфигурациями отношений, реализующими «право на город» горожан не столько де-юре, сколько де-факто. То есть современная мэрия уже зажата в тисках стольких гражданских условностей, что не способна действовать линейно и вертикально без учета противоречивых интересов разных сообществ, все в меньшей степени официально политических (роль партий на местах заметно снижается везде). Эти самые сообщества, все реже регистрируемые официально, уже способны влиять на городское развитие непосредственно, то есть в обход официальной выборной (представительской) системы. Современная урбанистика готова приводить примеры таких влияний десятками тысяч.

Например, городской «партизанинг» занимает фактически без спроса в мэрии пустующие городские территории под временную (пока) деятельность, и мэрии многих городов проглатывают эти горькие пилюли без всплесков репрессий. Флешмобы обходятся без регистрации, как и иные общественные события. Сбора подписей часто достаточно, чтобы принудить муниципии к принятию соответствующих решений.

Возник термин urban governance (вольный перевод с английского – «городское со-управление»), ставящий городское управление (urban government) в один ряд с гражданским сообществом и лоббистскими институциями бизнесов. Таким образом, право на город для горожан и их сообществ реализуется и усиливается фактически, постепенно меняя сами традиции демократии, усложняя городские перемены, подстраивая их под все большее число позиций заинтересованных сторон.

Корпоративная городская политика

Город больше не может игнорировать бизнес, а бизнес – город. Наряду с горожанами ответственный бизнес имеет безусловное право на город присутствия. Обращаем внимание на прилагательное «ответственный», подра­зумевающее не только официальных адептов КСО, но и любые компании, участвующие созидательно в городской жизни. Так же и все чаще к городским гражданам – горожанам применяется понятие «ответственный горожанин», подразумевающее, что помимо добровольно взваленной на себя ответственности он должен иметь больше прав, чем безот­ветственные городские жители. Однако устоявшийся в практиках КСО термин «корпоративное гражданство» почему-то интерпретируется лишь как форма обязательства в отношениях с заинтересованными сторонами, но не как дополнительный объем правомочий. Гражданское сознание почему-то должно возобладать в корпорации на местах и в странах ее деятельности, но взамен, кроме снисхождения и налоговых льгот, такой корпоративный гражданин не наделяется даже минимумом политических прав. И это притом что он, часто более, чем муниципалитет (муниципалитет и рад бы, да государство отнимает львиную долю налогов и само не прочь играться в социальные политики), привносит социальных благ в городскую среду и жизнь горожан.

Например, программа КСО в городах присутствия корпорации ФОСАГРО Кировске и Апатитах (Мурманская область, Россия) в 2015 году финансировалась в размере около 500 млн рублей, что составляет более 1/6 суммы бюджетов этих городов. Понятно, что доля социальных расходов в данных бюджетах значительно ниже объема социальных инвестиций этого градообразующего корпоративного гражданина.

К сожалению, за бизнесом до сих пор тянется шлейф вестернизированного американскими литературой и кино, да и не только американскими, цинизма, предшествовавшего утверждению КСО. К счастью, те времена прошли и страсти улеглись (справедливости ради следует уточнить, что и до появления КСО многие бизнесмены помогали местным сообществам и городскому развитию), и бизнес в большинстве случаев стал намного «человечнее». Но стереотипы и комплексы недоверия преодолеваются всегда болезненно и долго, и потому ожидать мгновенного признания местными властями прав ответственных предприятий на соучастие в управлении, формировании городских стратегий и правил общежития не стоит. Однако «корпоративное право на город» необходимо признать, и чем раньше, тем лучше, так как только после его признания и определения политических правомочий ответственного бизнеса количество ответственных корпораций, компаний и предпринимателей вырастет многократно. И не надо будет тогда бизнесу «покупать» депутатские места и коррумпировать местных чиновников, чтобы влиять на муниципальные решения. И быть в глазах обывателей злонамеренным стяжателем «городских благ».

Концепция «право на город» до недавнего времени предполагала лишь расширение прав горожан, но сейчас являет все больше примеров претензий на это право со стороны бизнеса. Часть российских компаний в своих социально ориентированных практиках не ограничиваются помощью власти в улучшении социальной политики, но ставят перед собой задачи по созданию условий для социально-экономического развития территорий присутствия

Центр городских исследований Московской школы управления «Сколково» ввел в политический и корпоративный оборот новое понятие «корпоративная городская политика»*, имеющее право на жизнь наряду с иными urban policies, характеризующими в современной урбанистике комплексные и межведомственные программы городского развития (то есть не подконтрольные линейным подразделениям мэрий и, как правило, соуправляемые с местными сообществами).

Ответственное предприятие (корпорация, имеющая предприятия и/или интересы на местах) может претендовать среди прочих гражданских прав на собственную и публичную точку зрения о городском будущем, определяющую как причины социальных инвестиций, так и условия их предоставления «городу». Это же право позволяет ответственному бизнесу соопределять совместно с местным самоуправлением и общественным мнением локальный инвестиционный климат, например, пускать или не пускать безответственный бизнес (характерный пример – дешевые ритейловые сети, убивающие малый торговый бизнес и из-за дешевизны не реализующие никаких программ КСО в городах присутствия).

Лозунг «Выгодно бизнесу – выгодно городу – выгодно горожанам!» должен стать буквальным руководством к действию всех не только заинтересованных, но и ответственных за город сторон. В частности, «корпоративный гражданин» далеко не всегда обязан нести бремя исполнения и ответственности за реализацию конкретной социальной инициативы. Да, он финансирует тот или иной проект, но его реализацию логично возлагать на местную некоммерческую организацию, подотчетную уже всем выгодоприобретателям – как финансирующей стороне, так и мэрии и сообществам.

Например, именно так сложилось эффективное партнерство градообразующих предприятий в городе Пикалеве (Ленинградская область, Россия), переживших корпоративный кризис и жесткий конфликт с жителями в 2009 году и опосредовавших КСО через фонд Олега Дерипаски «Вольное Дело».

То есть помимо публичной позиции о желаемом будущем города и потенциальных выгодах для предприятия в случае реализации такого сценария предприятию рационально формулировать публичные стандарты собственной КСО применительно к данному городу.

Такие публичные стандарты приняты корпорацией «Северсталь» в городе Череповце (Россия). Практики КСО «Северстали» также стали показательными для ответственных компаний России. Можно утверждать, что эта корпорация – пионер «корпоративной городской политики».

Признаков и проявлений еще не сформулированных и не декларируемых городских корпоративных политик много.

Наиболее показательным из известных нам примеров «корпоративной городской политики», созданной под руководством именитых международных консультантов от КСО, является политика металлургической корпорации ДТЭК (Украина) по интеграции международных подходов КСО в развивающуюся экономику территорий присутствия, сформированная в 2013 году. Ее цель – укрепление экономического потенциала территорий присутствия и развитие социального предпринимательства. Политика предусматривала создание агентства местного экономического развития и инвестиции в развитие социальных предприятий. Общая сумма финансирования ДТЭК социальных программ в 30 городах и поселках Украины – более 362 млн гривен.

Корпоративная политика ДТЭКа включала в себя:

• трехлетнюю стратегию социального партнерства ДТЭКа и муниципалитетов присутствия компании с утвержденными социальными проектами на 2013–2015 годы;
• декларацию социального партнерства, подписанную представителями 19 городов и четырех районных центров Украины;
• проведение конкурсов социальных проектов среди населения на условиях софинансирования их реализации;
• образовательные инициативы;
• реализацию стратегических проектов: помощь в формировании градостроительной документации, помощь в привлечении доноров для финансирования проектов, развитие социально значимой инфраструктуры, проведение энергоаудитов;
• обучение органов исполнительной власти навыкам работы с потенциальными инвесторами и донорами.

Усложнение логики

Предупреждаем на всякий случай, что из вышеприведенных аргументов и утверждений не следует делать вывод о том, что рост «корпоративного политического сознания» есть деятельность против местных и вышестоящих властей или политических устоев. К счастью и определенно нет, просто усложнение города неизбежно ведет к усложнению отношений, логики и механизмов принятия решений, в которых бизнес и власть, как бы того не хотели, вынуждены опираться друг на друга на основе прав, правомочий и ответственности перед жителями/гражданами/работниками и пространством. Таким образом, «корпоративное право на город» – такая же неизбежность, как и «личное право на город», – пробивает себе дорогу в местную политику. Его проявления могут быть разнообразными. Новые традиции соуправления городами в странах БРИКС сложатся еще не скоро, и чем раньше заинтересованные стороны начнут их складывать, тем лучше для всех.

Корпоративная городская политика как новый комплексный инструмент воздействия на города присутствия призвана послужить росту корпоративных правомочий в управлении городским развитием к совместной пользе бизнеса, горожан и местного самоуправления.

«Право на город» - концепция, идея которой впервые сформулирована французским социологом и философом Анри Лефевром в одноименной книге «Le Droit à la ville», вышедшей в свет в 1968 году. Основой идеи является «спрос [предъявляемый жителями города] на обновленное, расширенное право на доступ к городской жизни» . Эта проблема затронута как минимум в трёх произведениях Лефевра : The right to the city (1996), Space and politics (1973), The production of space(1991)и Writings on cities (1996). Также концепцию развивали Дэвид Харви (The right to the city) и Дон Митчел (The Right to the City: Social Justice and the Fight for Public Space).

Энциклопедичный YouTube

1 / 3

096 Право на город

Право на город by Иван Медведев

Свят Мурунов "Городские сообщества - право на город"

Субтитры

Суть концепции

Главная идея - призыв к радикальной реструктуризации социальных, политических и экономических отношений в рамках города . Радикальную природу концепции подчеркивает тот факт, что право на город затрагивает сферу принятия значимых решений: настаивает на переориентации системы принятия решений с государственного уровня на городское пространство и городских жителей. Причем Лефевр выступает за участие в принятии горожанами всех решений, которые относятся к созданию городских пространств.

Для лучшего понимания концепции право на город следует также ознакомиться с теорией производства общественного пространства Анри Лефевра . Он выделяет три типа пространства: воспринимаемое пространство (Perceived space), задуманное пространство (conceived space) и жилое пространство (lived space). Воспринимаемое пространство - объективное пространство физических объектов, с которыми люди взаимодействуют в повседневной жизни. Задуманное пространство - мир идей и представлений о том, как должно выглядеть окружающее людей пространство. Жилое пространство - комбинация воспринимаемого и задуманного, не просто физическое место, где проистекает общественная жизнь, но само является её составным элементом .

Право на город также должно способствовать сокращению социального неравенства. Право на город завоёвывается и осуществляется путём социальной мобилизации и коллективной политической и социальной борьбы для трансформации существующих либерально-демократических гражданских и капиталистических социальных отношений, которые наравне с глобализацией являются причиной социального неравенства . (Важно помнить, что Лефевр был неомарксистом)

Структура права на город

Право на город включает в себя два аспекта: право на участие (the right to participation) и право на присвоение (he right to appropriation).

Право на участие предполагает, что горожане должны участвовать в принятии всех решений, сопряженных с созданием городского пространства. В сферу решений, которые должны, согласно праву на город, принимать граждане, входит весьма широкий список сфер общественной жизни всех масштабов. Даже инвестиционные решения фирм, действующих в городе, попадают в сферу права на город, так как играют важную роль в производстве городских пространств. Таким образом, горожане получают «место за столом переговоров» и «прямой голос» при принятии решений в городе, в противовес опосредованному участию в производстве общественных пространств посредством уплаты налогов и участию в голосованиях, практикующемуся в демократических странах.

Право на присвоение включает себя право на физический доступ к городским пространствам и их использование. Важно то, что это право не просто занимать уже созданные пространства, но и производить и преобразовывать пространства таким образом, чтобы они отвечали потребностям людей. Полезность пространства для горожан становится главным аспектом при принятии решения о его создании.

«Право на город» Дэвида Харви

Суть в том, что граждане по одиночке и сообща в своей повседневной деятельности, предпринимая политические, интеллектуальные и экономические усилия, строят город. Харви отмечает, что право на изменение города - это не абстрактное право, а право, которое укоренено в повседневных практиках, независимо от того, знаем мы о его наличии или нет.

Неотчуждаемое право на город покоится на способности побуждать открытые пространства города к протесту и оспариванию, создавая так неопосредованные публичные пространства, чтобы котел городской жизни оказался в состоянии стать катализатором, из которого могут появиться новые концепции и конфигурации городской жизни. Право на город - это не дар. Его должно завоевать себе политическое движение. Если городской пейзаж был воображен и сделан, то его можно вообразить иначе и переделать.

Современные интерпретации

Несмотря на то, что термин «право на город» появился в конце 60-х годов ХХ века, активное его использование началось лишь недавно. Активизировал его использование целый ряд гражданских инициатив, волна которых прокатилась сначала по США, Восточной Европе и Латинской Америке, а затем вспыхнувших в ближневосточных городах, таких как Бейрут и Стамбул .

Термин право на город стал весьма модным в наши дни, считает исследователь Марсело Лопес де Соуза, тем не менее, термин не всегда интерпретируют в соответствии с работами Лефевра или того же Харви . Многие неправительственные организации и городские девелоперские агентства считают «право на город» правом на осуществление следующего сценария: «доступное жилье для человека» (начиная от «хорошего» жилья и «хорошей инфраструктуры» по соседству и заканчивая «экологически чистым» транспортом") плюс «участие» уже в более приближенном к оригиналу смысле. В политико-философском и социально-теоретическом смысле право на город может означать следующее: «как можно больше справедливости и защиты окружающей среды». В большинстве случаев люди считают, что право на город - это право на лучшую, более «человечную» жизнь в условиях капиталистического города и общества и представительной демократии

В 2004 году Международный альянс жителей и Программа ООН по населенным пунктам на Международном урбанистическом форуме в 2004 году приняли решение о включения права на город наравне с жилищем и чистой водой в список прав на предметы первой необходимости.

В 2001 году право на город было включено в федеральный закон Бразилии. .

Критика

Современные ученые, дискутируя на тему набирающего популярность термина «право на город» и увеличивающегося числа массовых социальных протестов, высказывают в том числе критику концепции Лефевра. Одной из наиболее ярких подобных работ является статья Марка Персела из Университета Вашингтона «Excavating Lefebvre: The right to the city and its urban politics of the inhabitant».

Он считает, что теория Лефевра более радикальна и опасна, чем её представляют в современной литературе, кроме того, является слишком теоретической и политически неразвитой. Анри Лефевр не предлагал полноценной альтернативы имеющимся у современных горожан институтам избирательного права. Хотя в концепции права на город и есть интересные моменты, её нельзя рассматривать как решение имеющихся проблем.

Американский автор указывает на то, что осуществление права на город, согласно Лефевру , предполагает радикальное изменение структуры политической власти в обществе, последствия чего непредсказуемы и могут быть разрушительными.

Затем Персел сомневается в том, будут ли решения горожан по поводу экономической деятельности крупных компаний в их городе эффективными. Ведь помимо влияния на городские пространства одного города, такие компании, как, например, Boeing для города Сиэттл (упомянут самим Лефевром в качестве примера), воздействуют и на другие регионы. Влияние на них, по всей видимости, горожанам будет уже не так интересно.

Также в данной работе отмечается, что Лефевр верит в то, что право на город ни коим образом не касается вопроса взаимоотношений национальностей, а также других неполитических различий, как пол, этнос, социальное окружение, хотя сейчас подобные различия играют очень большую роль в социальном взаимодействии.

В работах Анри Лефевра остается также неясным, как именно горожане будут использовать своё право принимать решения. Основной задачей является соответствие создаваемых городских пространств потребностям жителей города, однако конкретные решения все равно придется продвигать путём их долгого и не простого согласования и политической борьбы.

«Implementing the Right to the City in Brazil» Sustainable Cities Collective, 2011

На основе которой совместно с исполнительницами из Московской консерватории в мае было организовано наше арт-мероприятие « ». Так что те, кто не смог посетить в тот день юрфак Высшей школы экономики, получили возможность ознакомиться с текстом лекции.

Естественно, материал изложен в более строгом стиле, принятом в юридических изданиях. К сожалению, не вошли разухабистые шутки и комментарии, которые столь удачно вписались в контекст исследования. Поэтому атмосферу, наверное, лучше передаст рецензия Антона Шаблинского.

Завершая разговор о самой идее совмещения права и искусства, считаю, что для первого раза эксперимент получился более чем успешным. Думаю, что несмотря на мелкие организационные накладки, зрители были впечатлены.

Так что при случае, мне кажется, надо повторить:-) Один из коллег говорил, что можно нечто подобное сделать на какой-нибудь хорошей конференции, например, осенью в Казани

Но это я так, в порядке попутного обсуждения. Мало ли, рояль дадут. Не всё же демпферной педалью обходиться...

Что касается самой статьи, фигура французского теоретика марксизма Анри Лефевра - зачинателя концепции - показалась мне исключительно увлекательной. Интерес к нему в настоящее время в западной литературе находится, пожалуй, на пике. И, конечно, право на город - лишь одна из граней его многочисленного наследия, которое, я уверен, может дать пищу для размышлений в отечественном правоведении.

Правда, на русский он пока не переведен: ожидается, что в этом году его «Производство пространства» выпустит «Стрелка-пресс ». Остальные же работы доступны на английском языке или же на языке оригинала.

В работе предпринята попытка связать «высокую» теорию пространства с судебной практикой большого города. Конечно, мне удобнее брать для примера кейсы Московского региона (в том числе, из собственных), но, на мой взгляд, те же самые выводы можно проецировать на другие «миллионники». Во всяком случае, Санкт-Петербург, Казань, Новосибирск уже давно столкнулись с теми же самыми проблемами. Больше того, в некоторых вопросах они опережают столицу:-). Одна засыпка сотен гектаров Волги в Займище чего стоит.

По структуре статья скомпонована так же, как и лекция:

1. Несколько слов о самом Анри Лефевре. «Право на город» (“the right to the city”) и его теория пространства. Взгляды Лефевра на город и городскую жизнь;

2. Составляющие права на город по российскому законодательству (участие в местных делах, право на благоприятную окружающую среду и пр.).

3. Критика урбанистами микрорайонного типа организации пространства, берущего свои истоки в совместном Постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве» .

4. Проблемы защиты права на город в гражданском процессе. Примеры из судебной практики («о расширении Щелковского шоссе», «о переименовании станции метро «Алма-Атинская»», «выбросы в Капотне»; и пр.).

5. Право или интерес? Соотношение личного и общественного в праве на город.

Фрагмент:

«Город — изменчивое пространство сложных взаимодействий. Хотя положение на местах находится под влиянием общегородской политики, в конкретных ареалах ситуация может отличаться очень сильно, сохраняя видимость общего порядка. Не нужно удивляться тому, что судебная практика в пределах районов неоднородна и вряд ли станет единой. Права реализуются не на пустом месте, а где-то ; эти пространства и заполняющие их люди неодинаковы. Куда бóльшую опасность для общества представляет не диссонанс судебных актов, а отсутствие таковых вообще, когда наличие права не подтверждено активностью тех, кому оно предоставлено».

Надеюсь, тема получит свое развитие в работах коллег - посетителей портала сайт, - которым, уверен, есть, что сказать по этому поводу.